ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
стота»] приводят его к состоянию «дичи на вертеле над медленным огнем»: он уступает греховным
пристрастиям архиепископа и становится матерью младенца. Парадоксальность ситуации заключается в
том, что герой обретает «святость материнства», совершая грех попрания мужского естества.
Осознание парадоксальной двойственности человека и окружающего его мира, относительности
любого явления, перехода одного состояния мироздания в другое Замятин декларативно выражает через
«гоголевское слово», помещая знаменитое изречение сатирика «сквозь видимый миру смех и незримые
ему слезы» «смех сквозь слезы» в финал последнего из своих «чудес». В момент смерти героя, которая
представлена автором «как успение святого младенца», канонику показалось, что доктор Войчек,
единственный на земле, знавший тайну «материнства» каноника, «сквозь слезы смеется». [Замятин,
1989: 539].
Замятинская ирония порой переходит в «бурлескную» пародию на древнерусский жанр жития,
построенную на нарочитом несоответствии стилистических (торжественный тон, хвалебная манера
повествования, употребление старославянской лексики) и тематических (нивелирование личности
при тоталитарном режиме) планов в «Чудесах», лишая любую истину однозначной косности, ут-
верждая «незавершенность» «слова о мире».
Житийная фабула этих произведений, с обязательным включением в них чудесного рождения
героя, посвящения его церковному служению, искушению злом, преодолению искушения, исцеле-
ния и чудесной смерти, служит для писателя XX века формой выражения рефлексии соотношения
духовного и материального в человеческой жизни – сквозной темы творчества Замятина.
В «Чудесах» ощущается интертекст Гоголя как диалог «своего и чужого», открывающийся не толь-
ко в идейном плане, но и в соотношениях пародийной, комической игры, самоиронии, самопародии
(смех) и воссоздания драматических, трагических, лирических сторон жизни в самых возвышенных то-
нах (слезы).
Разнонаправленный сказ, когда автор и рассказчик находятся на противоположных позициях, во-
площенный в стилизации всех «чудес», в первом «чуде» целенаправленно не маркирован. Сказителем
выступает «весь народ», автор анонимен.
Во второй повести «О том, как исцелен был инок Еразм» происходит маркировка повествователя,
усиливающая идейную основу произведения. Указанный как автор «записи предания» схимник Инно-
кентий в семантике своего имени (Иннокентий – неповинный, непорочный) несет авторскую иронию:
его «невинность», подобная «непорочности» главного героя инока Еразма, становится причиной нового
«бесовского соблазна», так как он «с благословения мудрого старца, записал все к назиданию и руково-
дству игуменов», а «простым же инокам не дозволено чтение сей записи». [Замятин, 1989: 540].
Повторение ситуации записанного схимником «чуда» в зародыше содержится в этой последней
фразе, казалось бы, просто указывающей автора «летописи».
В третьем «чуде» разнонаправленный сказ включает совмещение письменно-книжного повествова-
ния, несобственно-прямую и прямую речь героев, как это обычно делал Н.В. Гоголь. Замятин по-
гоголевски «дополняет рассказчика», обращается к читателям, создавая эффект совпадения мнений: «О
чуде, происшедшем в Пепельную среду», а также о канонике Симплиции и о докторе Войчеке, потому
что это чудо случилось именно с каноником Симплицием, а доктор Войчек был единственным в мире
человеком, кому суждено было видеть все с начала до конца.
«Поверить в то, что чудо было когда-то, с кем-то, – я бы еще мог, и вы могли бы, но что это теперь,
вчера с вами – вот именно с вами – подумайте только!» [Замятин, 1989: 540].
В наиболее ответственные для выявления авторской позиции моменты повествования слово пре-
доставляется не рассказчику, а книжному повествователю, тяготеющему к слиянию с «авторским соз-
нанием». «Силовое поле, возникающее в сказе между носителем эпического повествования и автором,
перестает существовать. Точка зрения художника слова формируется, так сказать, открытым текстом».
[Мущенко, 1987].
Особенно отчетливо это проявляется в финале повести, где упомянутая нами выше цитата из
«Мертвых душ» Гоголя становится своеобразным интертекстуальным указателем, усиливающим вос-
приятие авторского замысла.
Очевидно, в различных жанровых формах своего творчества 1910 – 20-х годов Е.И. Замятин варьи-
ровал важнейшую для авторского сознания идею, притягивающую к себе круг близких к ней философ-
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- …
- следующая ›
- последняя »
