ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
«Мнится мне, что так, ибо ведаю мудрый страх старцев, блюдущих стадо свое от слов умного соблазна.
И не лучше ли одному запечатать уста, нежели тысячу погубить, внося в души их суетное мудрование и
сомнение еретическое?» [Замятин, 1989: 166].
В сатире «Тулумбас» Замятин с помощью стилизации под древнерусское «слово» показывает ко-
нечный результат деятельности Фиты и Угрюм-Бурчеева: «Создавать» – это значит представить себе,
что находишься в дремучем лесу; это значит взять в руки топор и, помахивая этим орудием творчества
направо и налево, неуклонно идти куда глаза глядят».
Именно так Угрюм-Бурчеев и поступил, «он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода
сила, обладая которою можно покорить мир, < ... > и все понимали, что пришел конец». [Салтыков-
Щедрин, 1969: 8, 408 – 409] – эти цитаты из «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина переклика-
ются с заключительными строками сатиры Замятина: «И веселится сердце, не видя веселия, но лишь
сокрушение и плач: ибо веселящиеся здесь – там восплачут, и здесь сокрушающиеся – там возвеселят-
ся». [Замятин, 1989: 166].
«Не безверие умной гордыни, но смиренная вера...» – эти евангельские слова, приложенные к по-
слереволюционной ситуации в России, превращаются у Замятина в ложную истину, в «игру дьявола».
Дьявольская сущность преобразований, проводимых против логики «живой жизни», законов природы
была предсказана еще Салтыковым-Щедриным. Замятин подтверждает в своих сказках про Фиту, что
предсказанное Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города» «сатанинское нивеляторство в са-
мых обширных размерах» внедрилось в послереволюционную российскую действительность.
«Неотвратимость идеи преобразить мир, начертавши прямую линию» («он замыслил втиснуть в нее
весь видимый и невидимый мир, и притом с таким непременным расчетом, чтоб нельзя было повер-
нуться ни взад, ни вперед, ни направо, ни налево», «сочетая идею прямолинейности с идеей всеобщего
осчастливления»), «непреклонность, граничащая с идиотством», «невозмутимая уверенность», «озлоб-
ленность на всех» (изнуренный шпицрутенами прохвост), алчность (челюсти развитые, с каким-то не-
объяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам), личный аскетизм (бичевание
себя не притворно), духовная «окаменелость» (деревянное лицо, очевидно, никогда не освещавшееся
улыбкой, «наглухо закупоренное существо»), «непереносимость взора», вызывавшего «смутное чувство
страха и опасения за человеческую природу» – вот полная характеристика сатаны-Угрюм-Бурчеева,
почти полностью совпадающая с характеристикой правителя Фиты у Замятина.
Признавая сатанинскую сущность «благодетелей человечества» типа Угрюм-Бурчеева и Фиты, ав-
торы расходятся во взгляде на фатальную обреченность человечества. Салтыков-Щедрин в большей
степени пессимистичен по сравнению с Замятиным.
Первый строит главу о деятельности Угрюм-Бурчеева-градоначальника как своеобразный апока-
липсис. Начало главы сразу настраивает на неотвратимость и страх: «Он был ужасен...» Человек, на ко-
тором останавливался этот взор, не мог выносить его. Рождалось какое-то совсем особенное чувство, в
котором первенствующее значение принадлежало
< ... > опасению за человеческую природу вообще < ... > Думалось, что небо обрушится, земля разверз-
нется под ногами, что налетит откуда-то смерч и все поглотит, все разом < ... >». [Салтыков-Щедрин,
1969: 8; 397 – 398].
В конце главы предсказание свершается: «Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто
неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось, буравя землю, грохоча, гудя и
стеня < ... > колокола сами собой загудели, деревья взъерошились, животные обезумели и метались по
полю...». [Салтыков-Щедрин, 1969: 8; 423].
У Замятина Фита при всей «неотвратимости» нестрашен и нефатален. В последней сказке он пожи-
нает плоды своей деятельности. Он вынужден сам подчиниться законам «нивелирования»: «Лег Фита
на кроватку, заплакал. А делать нечего. – Уж бог с вами, ладно. Дайте сроку до завтрева». Из страшно-
го, «неуклонного преобразователя» с сатанинскими «посягновениями на природу», герой Замятина пре-
ображается в «петого дурака среди петых». Его преобразования не уничтожили мир, а вызвали деграда-
цию общества, его духовное оскудение. Но надежда на возрождение осталась.
Эта уверенность в лучшем будущем выражена в последующих сказках «Иваны» (1918), «Хряпало»
(1918) и «Огненное А» (1918). Щедринская вера в «необычайную талантливость» русского народа,
совмещенная с резкой критикой его лености, долготерпения, ограниченности, лежит в основе этих
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- …
- следующая ›
- последняя »
