Литературные знаки и коды в прозе Е.И.Замятина: функции, семантика, способы воплощения. Попова И.М. - 29 стр.

UptoLike

ВУЗ: 

ТГТУ | Тамбов

Составители: 

Рубрика: 

товарищу Чурыгину» (1927) и пьеса «История одного города» (1927) по одноименному роману
Салтыкова-Щедрина.
Перекличка тем, идей, образов, сюжетные интерпретации, текстуальные совпадения, использование
одних и тех же художественных приемов в «Сказках о Фите», романе «Мы», пьесе «История одного го-
рода» Замятина и творчестве классика русской литературы ХIX столетия свидетельствуют о сознатель-
ном использовании его эстетической системы для достижения определенных художественных целей.
Бережно и даже благоговейно относясь к тексту книги русского сатирика ХIХ века, Е.И. Замятин
компанует художественный материал так, что выявляется оригинальная личностная позиция автора
сценария, высвечивающего свою эпоху сквозь фантастическую историю города Глупова, и анализи-
рующего кризисный мир современной России.
Замятин с первого акта обнаруживает щедринскую тенденцию к обобщенно-символическому изо-
бражению действительности, сочетающуюся с умением выявить и запечатлеть пронзительную совре-
менную деталь, возвращающую из мира обобщений в мир сегодняшний.
Композиционно Замятин в целом следует за «архетекстом», хотя выделяет из двенадцати щедрин-
ских только семь этапов в истории города Глупова. Происшествие первое: «Доисторическое»; Проис-
шествие второе: «Органчик»; Происшествие третье: «Девки»; Происшествие четвертое: «Цивилизация»;
Происшествие пятое: «Грехопадение и покаяние»; Происшествие шестое: «Последние времена» (седь-
мое происшествие отсутствует в рукописном фонде ИМЛИ, где хранится рукопись пьесы).
Салтыков-Щедрин в первой части своей книги дает общий очерк глуповской истории, а во второй –
описание жизни и деяний выдающихся градоначальников.
Замятин понимает, что глуповскую историю иначе и не напишешь; вся она сводится к смене
самодурских властей («лиц весьма действующих», по терминологии Замятина) и пассивной покорности
«лиц, подвергаемых действию» (народа), который меняет лишь формы своей покорности в разные эпо-
хи. Поэтому всю свою пьесу он делит на времена «доисторические», когда не было «князя» и головотя-
пы тяпались сами по себе «стенка на стенку из-за того, что одни кашу варят в горшках, а другие в чу-
гунках – отсюда – бой». [Замятин, 1991: 16].
А затем идут «времена исторические», определяемые тем, что «кнут – это знамя, хоругвь священ-
ный на вечные времена» для народа, представляющего собой океан «ликующей бессознательности».
А. Галушкин в своих комментариях к пьесе справедливо, на наш взгляд, утверждает, что «несмотря
на то, что в «Истории одного города» много легко узнаваемых реалий жизни
20-х годов, пьеса не политический памфлет < ... > Насколько мы можем судить по сохранившимся
фрагментам, писатель ставил себе задачи куда более широкие. Он не поворачивает пьесу лицом к со-
временности, а использует материал современности для моделирования «универсальных», повторяю-
щихся ситуаций в русской истории». [Замятин, 1991: 29].
Такой же была цель М.Е. Салтыкова – Щедрина, который в письме к редактору журнала «Вестник
Европы», отмечал: «Мне нет дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее. Историческая форма
рассказа была для меня удобна лишь потому, что позволила мне свободнее обращаться к известным яв-
лениям жизни». [Салтыков-Щедрин, 1969: 8, 451].
Эту мысль подтверждает тот факт, что все четыре первоначальных названия пьесы передают обоб-
щенно-символический смысл («Русская история», «История города Глупова», «Летопись», «История
одного города»). То, что писатель все же остановился на точном названии, которое дал своему произве-
дению М.Е. Салтыков-Щедрин, говорит об установке на возможно полное «сохранение салтыковского
текста».
Замятин опустил функцию летописца, но сохранил главное в щедринской традиции: идейную осно-
ву, народную систему фантастики, образной символики в сочетании с «эзоповским» иносказанием, од-
нако добавив много нового. Замятину удалось сохранить то, что давала «манера наивного летопис-ца-
обывателя»: «свободно и щедро включить в политическую сатиру легендарно-сказочный, фольклорный
материал, выразить антимонархические идеи в самой наивной и потому наиболее популярной, убеди-
тельной форме, доступной для широкого круга читателей». [Бушмин, 1976]. Достиг он этого только с
помощью диалогов.

Страницы