Темы и методические рекомендации к самостоятельной работе студентов по курсам истории зарубежных литератур XVII - XIX вв. Сашина Е.В. - 41 стр.

человека научили страсти», «Самые высокие мысли подсказывает нам
сердце», «Разуму не постичь надобностей сердца». Вместе с тем тот же
Вовенарг писал: «В глубине души я никогда не сомневался в могуществе
разума…разум не есть нечто нам чуждое; начало его, точно так же, как
и первопричина страстей, коренится в самой природе» (письмо маркизу
де Мирабо от 3 марта 1740 г.). Врач и философ Ламетри полагал, что
природа – это одновременно разум и чувство, поскольку между умом и
чувством не может возникать истинных конфликтов: ведь то сердце
спонтанно желает того, что одобряет разум, то разум с легкостью
«просвещает» сердце. К середине века установился своеобразный
компромисс: за человеческими страстями признается частичная – под
контролем разума – свобода; разум же, управляя страстями, не пытается
их разрушить. В те времена выгладит почти банальным высказывание:
«Гения и человека добропорядочного дает нам сплав Разума и
Чувствительности, которые взаимно усиливают друг друга». Вольтер,
отнюдь не являясь врагом всякой чувствительности, признается в письме
Вовенаргу: «Величие, пафос, чувство – вот первейшие мои учителя» (от
5 апреля 1747 г.). Руссо утверждает: «…мое правило всецело отдаваться
чувству подкрепляется и доводами разума». По наблюдению
французского ученого П. Бенишу, используя разум для критики тех
ценностей, которые ему представлялись ложными, XVIII век на их место
ставит собственные. То, что он называет разумом, не просто средство
поставить под сомнение и разрушить прежние верования, а инструмент,
при помощи которого человек может оправдать сам себя и укрепиться в
сознании собственного достоинства. Кроме того, чувствительностью
тогда называли не только чистую страсть, самопроизвольное влечение
к чему-либо или неприятие чего-то. Понятие «страсть» тесно связано с
категорией «счастье», которое рассматривалось как высшая цель,
блаженство всего рода человеческого. Поэтому чувствительный человек
в XVIII веке не просто являет собой некий психологический тип, но
воплощает определенный способ мышления, оставаясь философом даже
в самом чувстве. Разум определяет порядок, вне которого счастье
невозможно, чувство же дает человеку живой образ этого порядка,
которому все люди подчиняются. Гармония чувствительного и
разумного начал в человеке достижима сугубо человеческими средствами
и по законам естества. Иными словами, согласие составляющих человека
начал возможно только при условии, что он поставлен в центр
мироздания и с него снята вина в первородном грехе. Именно такое
немедленное, не подлежащее обсуждению оправдание человечества как
следствие отрицания первородного греха, лежит в основании «новой
веры», где слава Божия не унижает человека; более того, она как раз в
                                                               41