Русская литература конца ХIХ - начала ХХ века. Художник и литературный процесс. Спивак Р.С. - 56 стр.

       Чехов и идея смирения в русской литературе ХIХ века


говорят о том, что сестры находят душевные силы, чтобы сми-
риться и принять жизнь, как ее «определил Господь». Но имен-
но «как будто»…В состоянии сестер видно рациональное наси-
лие над собой: «Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем,
навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова.
Надо жить… Надо жить…<...>…а пока надо жить… Надо рабо-
тать! <...> Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я
буду работать, буду работать…» (IX, 600). Слова Маши и Ири-
ны, что жизнь будет продолжаться, звучат как заклинания и по-
пытка убедить себя в том, что чувствуешь то, что хотел бы чув-
ствовать, но не чувствуешь. В действительности же знаешь и
ощущаешь нечто противоположное. В том же действии, страни-
цей раньше, Маша, «сдерживая рыдания», признается, что «с
ума сходит», а выпив воды и взяв себя в руки, говорит: «Не-
удачная жизнь… ничего мне теперь не нужно… Я сейчас успо-
коюсь… Все равно…» (IX, 598). Это не смирение, а покорность.
Последняя же, заключительная, фраза Ольги вносит в ее наибо-
лее светлый и бодрый из всех монолог болезненный диссонанс:
дважды повторяется сослагательная конструкция, несущая трез-
вое, терзающее душу осознание невозможности смириться без
понимания смысла происходящего: «Если бы знать, если бы
знать!» Для душевной гармонии с собой и миром чеховским
сестрам нужно «знать», «зачем мы живем, зачем страдаем», а
это человеку не дано. И в свете этой им самим ясной истины,
казалось бы, обретенное Ольгой смирение предстает иллюзией.
      Доступно ли смирение самому автору «Трех сестер»? Еще
в меньшей степени, чем его героиням. Нет, он не может дать им
пушкинский совет: «Не сетуйте: таков судьбы закон». Между
первой и повторной фразой Ольги: «Если бы знать…» – автор
помещает пространную авторскую ремарку и реплику Чебуты-
кина, создавая поле горькой иронии, которое корректно, но без-
жалостно проводит черту между сознанием героинь и авторским
сознанием. «Музыка играет все тише и тише; Кулыгин, веселый,
улыбающийся, несет шляпу и тальму, Андрей везет колясочку, в
которой сидит Бобик».        «Чебутыкин (тихо напевает). Та-
ра…ра…бумбия... сижу на тумбе я… (Читает газету.) Все равно!
Все равно!» (IX, 601). Сестры Прозоровы пытаются обмануть
себя своей готовностью смириться с гибелью Мечты о Москве и

                               56