Русская литература конца ХIХ - начала ХХ века. Художник и литературный процесс. Спивак Р.С. - 65 стр.

       Чехов и идея смирения в русской литературе ХIХ века


да, уходило бездонное необъятное голубое небо» («Архиерей»
– VIII, 460).
       Ассоциация образа универсума с представлением о Боге
закрепляется наделением универсума признаками, которые обо-
значают атрибуты Бога: безграничностью (небо бездонное, не-
объятное, глубокое, мир громадный), непознаваемостью (с не-
бом и землей связана тайна, таинственны луна и могилы), бес-
конечностью (небо вечное, могилы скрывают тайну жизни веч-
ной, шум моря говорит о вечном сне), светом (солнечным све-
том залиты поля, лунным – церковь, кладбище), радостью (ве-
рующим персонажам Чехова соприкосновение с универсумом
неизменно дарит радость, восхищение, веселость). С Богом в
народном религиозном сознании и русской религиозной фило-
софии конца ХIХ – начала ХХ в. прочно связаны понятия кра-
соты, правды (истины) и любви, и в произведениях Чехова они
также неотъемлемые атрибуты Бога: «И непонятно, думала она,
– зачем красоту, эту приветливость, грустные милые глаза Бог
дает слабым, несчастным, бесполезным людям, зачем они так
нравятся» («На подводе» – VIII, 255); «И как ни велико зло…все
же в Божьем мире правда есть и будет…» (VIII, 433).
       Но перечисленные выше понятия, фиксирующие ат-
рибуты Бога, используются Чеховым и при описании универ-
сума, находящегося вне субъективного восприятия верую-
щих персонажей, – в поле сознания повествователя. В ре-
зультате субъектом мысли о Боге и ощущения Его присутствия
в ряде произведений Чехова выступает сам автор: «…все на
земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет
сливается с ночью» («В овраге» – VIII, 433); «…для Марьи Ва-
сильевны <...> не представляли ничего нового <...> ни тепло, ни
<...> прозрачные леса, ни это небо, чудное, бездонное, куда, ка-
жется, ушел бы с такой радостью» («На подводе» – VIII, 252);
«Небо становилось нежно-сиреневым. Глядя на это великолеп-
ное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам
приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на
человеческом языке и назвать трудно» («Гусев» – VI, 364).
«Мальчик в красной рубахе, сидя у самой воды, мыл отцовские
сапоги. И больше ни души не было видно ни в поселке, ни на
горе. <...> Но вот женщина и мальчик с сапогами ушли, и уже

                               65