Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 108 стр.

     Невозможно рассказывать о Геттингене того времени, не упомянув Феликса
Клейна, но по некоторым причинам я не встретился с ним в тот семестр. Думаю, что его
либо не было в городе, либо он был болен. Позднее, когда я встретился с ним в 1925
году, он был очень болен: мрачный бородатый человек с одеялом на коленях сидел в
своём великолепном кабинете и вел беседу о математике прошлого, как если бы сам был
гением истории математики. Он был великим математиком, но к тому времени он уже
был скорее советником, старейшиной математиков, а не генератором новых
математических идей. В его облике было какое-то королевское величие и американским
математикам казалось, что они тоже смогут достичь королевских высот, если пойдут по
его стопам. Они лелеяли незначительные проявления его манерности (как, например,
обрезание сигар перочинным ножом), словно внимательное наблюдение за этим
ритуалом могло обеспечить им достижение величия. Много лет спустя я узнал, что два
поколения гарвардских математиков переняли у него эту привычку.
      Помимо этих курсов по математике я посещал курс профессора Гуссерля по Канту
и его семинары по феноменологии. Философские курсы произвели на меня
незначительное впечатление, так как моё знание немецкого языка было недостаточным
для того, чтобы уловить все тонкости философского языка. От математических курсов я
вынес больше, но большей частью это было за счет повторного прохождения материала,
когда задним числом понимаешь важность того, что ты уже слышал, но до этого не
понимал.
     Более существенными для моего интеллектуального развития явились даже не
курсы, а математический читальный зал и математическое общество. Читальный зал
имел не только самое, пожалуй, полное собрание математических книг, издававшихся во
всем мире, но и оттиски статей, которые Феликс Клейн получал в течение многих лет.
Просмотр всех этих книг и репринтов очень обогащал. Математическое общество
собиралось в семинарской аудитории, где на столах были разложены последние номера
математических печатных изданий со всего мира. Председательствовал Гильберт, а
профессора и занимавшиеся по усложненным программам студенты сидели вместе.
Сообщения делали и студенты и профессора. Обсуждение было свободным и
критичным.
     После собрания мы совершали прогулку через город до кафе Рона, расположенного
в красивом парке на вершине холма, с которого открывался вид на город. Здесь мы пили
слабое пиво или кофе и обсуждали всевозможные математические идеи, как наши
собственные, так и почерпнутые из литературы. Здесь я познакомился с молодыми
людьми, а именно с Феликсом Бернштейном, выполнившим замечательную работу по
теории Кантора, и с математиком Отто Сасом, ходившем на высоких каблуках и
носившем рыжие жесткие усы. Сас был моим закадычным другом и покровителем, и я
очень счастлив, что позднее, когда Гитлер пришел к власти, я смог помочь ему
устроиться в Соединенных Штатах.
     Соединение науки и общественной жизни во время наших встреч в кафе Рона на
вершине холма мне особенно импонировали. Встречи в чем-то напоминали собрания
гарвардского математического общества, но здесь старшие математики были более
знамениты, молодежь была более способной и полной энтузиазма, а отношения более
непринужденными. Собрания гарвардского математического общества так соотносилось
с геттингенскими встречами, как безалкогольное пиво соотносится с a deep draft of
Munchener (крепким пойлом жителя Мюнхена).
     Приблизительно в это время я испытал, что такое целенаправленная самозабвенная
работа, необходимая для нового исследования. Я подумал, что тот метод, который я уже
использовал для выведения ряда более высокого логического порядка из
неспецифической системы, можно использовать для создания чего-то такого, что могло
бы заменить аксиоматический подход для обширного класса систем. Мне пришла в
голову мысль обобщить понятия транзитивности и перестановки, которые уже