Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 11 стр.

основами испанского и английского. Мне говорили, что английский он изучал в
основном по пьесам Шекспира. Сочетание беглой речи с архаическим словарем, должно
быть, произвело чрезвычайно странное впечатление на людей, с которыми он
встретился на пристани Нового Орлеана. Замысел создания колонии в Центральной
Америке провалился, и отцу ничего не оставалось, как попытаться сделать карьеру в
Соединенных Штатах.
     Сейчас, когда я пишу эту книгу, передо мной лежит копия ряда статей,
озаглавленных «Опавшие листья моей жизни», написанных отцом весной 1910 года для
«Бостон Транскрипт», для милого, тяжеловесного, вежливого старины Транскрипт!
Меня потрясло, когда я представил себе, что отец написал эти статьи, будучи на 10 лет
моложе, чем я сейчас. Статьи повествуют о его юности и учебе в Европе, о путешествии
в Америку и о его жизни здесь до тех пор, пока он не сделал успешную академическую
карьеру в университете штата Миссури. Они полны романтической радости бытия и
вызывающего безразличия к бедности и невзгодам, которыми обладал сильный духом
человек, и что особенно примечательно, человек, лишь недавно прошедший суровую
школу среднего европейского учебного заведения. На чердаке все мило в двадцать лет.
(Dans up grenier, qu'on est bien a vingt ans!-фр.).
     Эмигрант-американец, сознательно ищущий богемных удовольствий на
европейском берегу, обычно бывает плохо подготовлен к предстоящим испытаниям и не
представляет их подлинную значимость для молодых европейцев. Ему никогда не
приходилось испытывать гнет суровой дисциплины, присущей в одинаковой степени
французским лицеям, немецким гимназиям и английским частным школам. Он не
ощущает острой потребности иметь хоть какой-то период свободного развития между
бременем школьного порабощения и более тяжелым бременем необходимости
зарабатывать себе на жизнь в суровом мире конкуренции. Для него богемная жизнь
всего лишь дополнительная возможность бить баклуши, добавленная к уже
полученному им поверхностному и ничему не обязывающему образованию. Хуже того,
в этот период праздношатания он освобождает себя от требований и правил
американского общества, не принимая этикета страны, в которой он оказался. Счастье,
если он полностью не погрязнет в пьянстве, разврате и бездеятельности.
     Напротив, европейский юноша, особенно европейский юноша прошлого века,
должен был вырваться из-под твердого панциря воспитания, основательного, сурового,
традиционного и попробовать собственные крылья. Было неважно, пытался ли он это
найти среди уединенных удовольствий Оксфорда или Кембриджа в хмельной и веселой
студенческой жизни немецкого университета или же на чердаке Латинского квартала
(Quartier Latin-фр.). Царство юности и свободы должно было достичь своего апогея в
новых землях; а в то время, Соединенные Штаты были чрезвычайно молодой страной.
     Таким образом, безыскусное повествование отца было написано в подлинно
американском духе, присущем произведениям Марка Твена и Брет Гарта. Оно
благоухает квинтэссенцией юности, мужества и приключения, представляя все в
розовом свете. В нем было ощущение пыли на дорогах Юга, свежевспаханной борозды
на канзасской ферме, шума холодных западных городов и порывистого ветра, дующего
с вершин Сьерры. И через все это проходит худощавая, деятельная, очкастая фигура
моего отца, жадно впитывающая все необычное и поразительное, живущего полной
жизнью, теряющего и находящего работу, без мыслей о завтрашнем дне и находящего
время для каждого дела.
     Он был низкого роста, ростом в пять футов и два или три дюйма с очень быстрыми
движениями, который производил на всех видевших его людей сильное и
недвусмысленное впечатление. У него была грудная клетка и плечи атлета, узкие бедра
и стройные ноги, вдобавок в те дни ему была присуща худощавость и энергичность
спортсмена. Глаза его, темные и проницательные, говорившие об интеллекте, были
скрыты за массивными стеклами очков. Волосы и усы были черными и оставались