Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 9 стр.

противоположной той, что существовала у христиан в ранний период. На Западе
образованный христианин обычно привлекался для службы в церковь и не зависимо о т
того, имел ли он детей на самом деле или нет, считалось, что он не должен их иметь, и
он действительно оказывался менее плодовит, нежели окружающие его миряне. С
другой стороны, образованному еврею положено было иметь большую семью. Таким
образом, у христиан наблюдалась тенденция к уменьшению наследственных признаков,
благоприятствующих обучению, тогда как у евреев существовала тенденция к
закреплению этих признаков. Трудно сказать, в какой степени эти генетические
различия послужили дополнением к существовавшей среди евреев традиции получать
образование. Но нет оснований совсем сбрасывать со счетов генетический фактор. Я
обсуждал этот вопрос со своим другом профессором Дж. Б.С. Холдейном, и он тоже
определенно придерживался того же мнения. В конце концов, вполне возможно, что,
выражая подобное мнение, я всего лишь выражаю идею, позаимствованную у
профессора Холдейна.
     Вернемся к моей бабушке. Как я уже сказал, она получала очень незначительную
помощь от дедушки, а подрастающих детей следовало готовить к тому, чтобы они сами
зарабатывали себе на жизнь. 13 лет - критический возраст по еврейским традициям,
поскольку мальчика начинают допускать к религиозным обрядам. Вообще продление
несовершеннолетия на срок окончания средней школы или колледжа, присущее
западной культуре, чуждо иудаизму. С началом юности на еврейского мальчика
возлагаются права и ответственность мужчины. Мой отец, который был не по годам
развитым интеллектуальным ребенком, начал обеспечивать себя в возрасте тринадцати
лет, давая частные уроки своим товарищам. В то время он уже говорил на нескольких
языках. Немецкий был языком семьи, а русский государственным языком. Роль
немецкого языка в его жизни усилилась ещё и тем, что из-за пристрастия к немецкому
моего дедушки отец стал посещать лютеранскую школу. Он изучал французский как
язык просвещенного общества, а в Восточной Европе, особенно в Польше, были ещё
люди, остававшиеся верными традициям Ренессанса и пользовавшиеся итальянским как
ещё одним, предназначенным для светской беседы, языком. Кроме того, мой отец вскоре
из минской гимназии перевелся в варшавскую, где преподавание также велось на
русском языке, хотя польский был для него языком общения с товарищами.
     У отца всегда были тесные связи со своими польскими школьными друзьями. Он
рассказывал мне, что насколько ему было известно, он был единственным из не поляков,
кто был посвящен в подпольное польское движение сопротивление с его тайнами.
Будучи учеником варшавской гимназии, он был сверстником Заменгофа, создателя
эсперанто, и хотя они учились в разных гимназиях, мой отец был одним из первых, кто
изучил новый искусственный язык.
     Это делает более существенным тот факт, что впоследствии он отверг притязания
данного языка, как и всех других искусственных языков. Он утверждал, и мне его
утверждение представляется справедливым, что к тому времени, когда искусственный
язык накопил бы достаточно материала, чтобы точно выражать смысл и эмоциональное
содержание, что присуще существующим естественным языкам, он стал бы настолько
отягощен идиомами, как и естественные языки. Главной мыслью моего отца было то,
что трудность любого языка в огромной степени отражает тот объем мышления,
который заложен в него при его формировании, и что английский язык в такой же мере
зависим от существующих в нём идиом при выражении сложных понятий, в какой
литературный японский, который может изобразить каждое слово фонетическими
значками, зависим от китайского, характеризующегося выразительностью. Отец всегда
рассматривал Basic English (искусственный язык, являющийся упрощением английского
языка, сведенного к 850 словам-англ.) как систему обучения не представляющую
большой ценности. Ни один язык с идиоматикой не достаточной для выражения