Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 111 стр.

самостоятельным исследованиям. Они были удовлетворительными в смысле моего
интеллектуального развития, но не вывели меня окончательно из «трясины отчаяния».
Как и окружавшие меня люди, я ясно осознавал, что путь вундеркинда уставлен
всевозможными ловушками. И если я прекрасно знал, что мои интеллектуальные
способности были выше средних, я тоже хорошо знал и то, что по тем стандартам, по
которым меня будут судить, умеренный успех будет равнозначен провалу. Таким
образом, я не избежал трудностей, обычно сопутствующих юности. Хотя эти трудности
протекали на более высоком интеллектуальном уровне, чем у большинства
тинэйджеров, они представляли более суровый и полный сомнений поединок с
неопределенностью и собственной неуверенностью.
     Именно год, проведенный в Кембридже и Геттингене, явился годом моей
эмансипации. Впервые я мог сравнить себя в интеллектуальном плане с людьми,
ненамного старшими меня по возрасту, представлявшими интеллектуальную элиту
Европы и даже всего мира. Я также показал себя высокочтимым людям, таким как
Харди, Рассел и Мур, которые могли судить обо мне, не находясь под обаянием моего
раннего развития в детстве, и без порицания сильного смятения моей души. Не знаю,
казался ли я им необыкновенно одаренным, но они, во всяком случае, некоторые из них,
рассматривали мою карьеру как нечто совершенно обоснованное. Я уже не находился в
то время под непосредственной опекой отца, и не должен был оценивать себя с его
несколько предвзятой точки зрения. Короче говоря, я вступил в великий мир
международной науки, и возможность что-то в нем совершить уже не казалась для меня
совершенно безнадежной.
     Я постоянно учился искусству поведения в обществе и усваивал требования,
необходимые для жизни среди людей с другими обычаями и традициями. Учеба в
Германии знаменовала собой в ещё большей степени моё повзросление, и вызвала ещё
большую необходимость адаптации к иностранным стандартам, или, по меньшей мере,
умение избегать прямых конфликтов.
     Сараевский котелок постепенно закипал. К тому времени как я добрался до
Гамбурга, расклеенные на улицах афиши призывали всех военнообязанных австрийцев
вернуться домой. Город был переполнен и дом для приезжих, в котором я остановился,
смог предложить мне лишь ванную комнату во флигеле. Ночью я слышал пение на
улице и подумал, что война началась, но она ещё не началась, и я до рассвета бродил
вокруг пруда. Я доехал на поезде до Куксхафен, где сел на пароход до Цинцинатти на
гамбургско-американской линии. Через полтора дня я увидел мобилизацию британского
флота в Spithead, приблизительно через два дня стало известно, что Германия и Англия
находятся в состоянии войны, и что радиостанция была закрыта. Хотя мы плыли в
Бостон, однако, не знали, сможем ли его достигнуть, и пронесся слух, что мы, возможно,
плывем к Азорским островам. Однако положение солнца показало, что это не так, и мы
достигли Бостона, как и предполагалось. Наш корабль позднее был задержан в порту
Бостона до тех пор, пока Соединенные Штаты не вступили в войну, затем его
использовали как американский транспорт, а позднее он был торпедирован германцами.
     Меня встретил отец, испытавший большое облегчение оттого, что нашел меня
живым и невредимым. Мы сели в поезд на Нью-Хемпшир. Я заметил, что отец
относится ко мне более уважительно, чем когда-либо: как к взрослому человеку. В
поезде мы говорили о войне. Я был удивлен, с какой определенностью мнение отца и
тех университетских кругов, которые он представлял, выкристаллизовалось против
Германии.
     Военные новости были плохими. Мы надеялись на быстрое окончание войны, но
войска Германии все более углублялись во Фландрию и Францию. Даже когда
французский маршал Жоффр выиграл Марнское сражение, было ясно, что мы увязли в
длительной, ужасной и неопределенной позиционной войне. Именно тогда дети моего
поколения осознали, что родились слишком поздно или, наоборот, слишком рано. Санта