Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 143 стр.

американскими математическими школами. Двумя верными сторонниками новой
политики исследований, людьми, реально предугадавшими будущее школы, был К.Л.Е.
Мур и Х.Б. Филипс.
     Мур был высоким, крепкого телосложения человеком, который только недавно
оправился от полуслепоты из-за косоглазия, но которому через несколько лет суждено
было вновь наполовину ослепнуть вследствие глаукомы. Он был добр, исключительно
предан научным исследованиям и совершенно лишен фальши. Он учился в Италии
перед Первой мировой войной и встретил здесь атмосферу доброты и искренности,
усилившие его собственные аналогичные чувства. Ученые Италии достигли в то время
больших успехов в развитии геометрии и, соответственно, он был геометром. Хотя мы с
ним работали в разных областях, он поддерживал меня, проявляя отеческий интерес к
моим возможностям, как раз это и нужно было застенчивому и неловкому молодому
человеку, чтобы раскрыться. Он поддержал меня при основании институтского
математического журнала, что несколько облегчило для меня публикацию своих ранних
неортодоксальных математических работ.
     Профессор Филипс, официально ушедший на пенсию, но полностью не отошедший
от преподавания, всегда казался мне непреходящей фигурой на математическом
поприще МТИ. Когда он был молодым, он не выглядел особенно молодо, а в возрасте
семидесяти лет он едва ли выглядел старше своих лет. Он был долговязым, гибким
южанином, родившимся на Юге, где над всем остальными доминировали воспоминания
о Гражданской войне и о послевоенном переустройстве. Поэтому он сделался скептиком
и немного пессимистом, но настроен он был оптимистически и помыслами устремлен в
будущее. Он был яркой личностью и таким же добрым по своей сути, как и Мур.
     Что сделали для меня Мур и Филипс? Они обсуждали со мной собственные работы
и разрешали мне обсуждать мою работу с ними. Должно быть, им очень надоедало
выслушивать мои полузрелые идеи и юношеские сетования на личные и научные
трудности. Но очень важным было то, что они слушали меня, и впервые мои надежды
стать настоящим математиком окрепли, поскольку в меня верили другие. Между собой
мы обсуждали далеко идущие планы о будущем нашего факультета и о становлении
математики в Соединенных Штатах. Поскольку эти, уважаемые мной люди, верили в
меня и надеялись на меня, я в значительной степени почувствовал себя человеком и в
действительности в большей степени стал таковым. Даже профессор Мур, умерший в
1932 году, успел увидеть наш факультет, вышедшим за рамки вспомогательного
факультета и ставшим одним из институтских факультетов, проводящим
конструктивные научные исследования. Профессор Филипс возглавлял факультет после
того, как факультет обрел теперешнюю значимость. То, что увидели эти люди,
превзошло их самые дерзкие мечты времен конца Первой мировой войны. За три-четыре
года работы в МТИ у меня накопился довольно большой объем признанных работ. Я
заинтересовался теорией потенциала, по которой многими своими соображениями
поделился со мной профессор Келлог, работавший в то время в Гарварде. Постепенно
мне стало ясно, что в тех случаях, когда потенциал не вписывался в какой-то
определенный круг значений, все же существовала единственная потенциальная
функция пригодная для этих значений, но в более широком смысле, чем было принято в
специальной литературе. Затем возник вопрос, можно ли быть уверенным в каждом
конкретном случае, что решение проблемы Дирихле (так называемая проблема
потенциальных соответствий) в обобщенном виде удовлетворит условие
непрерывности, выдвинутое в классической теории потенциалов.
     Приблизительно в это время появилась серия статей крупного математика Бореля
по другому, но отдаленно связанному с моим, предмету, называемому
«квазианалитические функции». Новизна работы Бореля в то время заключалась в том,
что у него проблема зависела не от величины числа, а от сходимости или расходимости
числового ряда. Для меня откровением явилось то, что моя проблема частных случаев,