Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 94 стр.

     Ехать за границу было блаженством. Стюарды в белых куртках подали нам печенье
и крепкий бульон ещё до того, как пароход покинул гавань. И хотя в то время мы все
ещё находились в старой знакомой бостонской бухте с ясно обозреваемым памятником
Банкиру Хиллу, мы были уже на иностранной территории. Манеры стюардов, ритуал
еды и питья, сам язык, на котором говорили люди, - все было новым и непривычным для
нас.
     У моих родителей была почти инстинктивная установка, что тот английский язык,
на котором они говорили и который изучали, являлся единственной языковой нормой, а
все другие разновидности речи были неправильными. Мне кажется, что отец скорее
приноровился бы к языку басков или народностей Тибета, чем к тому, что отличало
английский язык американского Бостона от английского языка Лондона или Ланкашира.
     На пароходе доминировал ланкаширский диалект английского. С тех пор я слышал
его много раз, и хотя это, возможно, не самая благозвучная форма английского, в нем
есть какое-то притягательное свойство, как у хлеба с сыром. Пассажиров было мало, а
выпуски последних известий не были особенно сенсационными. Путешествие было
долгим, уединенным и спокойным. Пища была приемлемой, но несколько тяжелой.
Наблюдать было не за чем, кроме как за холодными волнами или легким флиртом
дочери старого капитана с офицером-радистом. Коротая время за игрой в шахматы, мы
совершили весьма комфортабельное путешествие, и однажды утром очутились в устье
реки Мерси.
     Формальности высадки были очень просты. Было воскресное утро, и, купив билет
до Лондона, и, закусив бутербродами с сыром в пабе, мы поехали. Я смотрел в вагонное
окно и освежал впечатления об английском ландшафте, который уже видел в детстве. В
частности, я припомнил плющ, небольшие фермы и поля, кирпичные и каменные
строения, слегка лесистый пейзаж и деревья, казавшиеся небольшими.
     Со станции Юстон мы поехали в Блумсбери, который в то время, даже больше чем
сейчас, был обычным пристанищем ученых людей со скромными средствами. Мы
остановились в отеле Саутэмптон Роу, который спустя много лет я узнал как место
действия одного из зловещих рассказов Грэма Грина о беженцах и шпионаже. С
помощью путеводителя фирмы Бедекер мы нашли пару сносных вегетарианских
ресторанов. Мы навестили старого друга отца Израиля Зангвилла на его квартире в
Темпл и наметили планы относительно моего пребывания в Кембридже. Остальные
члены семьи должны были поехать на зиму в Мюнхен. Констанс должна была изучать
искусство, а Берта поступить в частную школу для девочек-подростков.
     Отец отправился со мной в Кембридж. Мы навестили Бертрана Рассела на его
квартире на Тринити, и он помог нам сориентироваться. Когда мы находились у Рассела,
вошел молодой человек, которого отец принял за студента-старшекурсника и который
не привлек особого нашего внимания. Это был Г.Х. Харди, математик, оказавший на
меня огромное влияние в последующие годы.
     Оказалось, что от меня не требовалось официального поступления в университет,
поскольку между Гарвардом и Кембриджем существовали определенные соглашения о
льготах способным студентам. Поэтому я не мог рассчитывать на жилье в колледже и
должен был снять комнату в городе. Отец без особого труда нашел мне жильё. В одном
доме он спросил в присутствии хозяйки, что я думаю об этом жилье. Я был застигнут
врасплох. Когда мы уходили, я вынужден был сказать ему, что данное жилье показалось
мне самым грязным, жалким и неудобным из всех, когда-либо виденных мной. Вместо
того чтобы скрыть наш разговор, отец положился на то, что я больше не встречусь с
этой хозяйкой, и предоставил событиям развиваться своим чередом. Он хотел успеть на
обратный поезд в Лондон. В конце концов, я был оставлен, за неимением лучшего, у
другой неряшливой, щупленькой хозяйки на Нью-сквер. Она согласилась снабжать меня
за минимальную плату овощами и сыром, необходимыми для моего вегетарианского
образа жизни.