Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 96 стр.

преодолевать в начале, чтобы развить способности поддерживать приличную беседу за
столом.
     Явление, о котором я говорю, вышло далеко за пределы закрытых университетских
кортов Англии. Для меня является облегчением иметь возможность сидеть на одной
скамейке в парке и разговаривать с английским рабочим, который ни будет чураться
меня как «барина», ни клянчить чего-либо для себя. Возможно, современному
поколению англичан, которое прочтет эту книгу, может показаться, что я обвиняю их
предшественников в пороках, столь не свойственных им, и молодые англичане нового
поколения не в состоянии понять их сущность. Однако я могу сказать, что приезжая в
Англию из года в год, я замечал, что раболепие исчезает, на смену приходят всеобщее
достоинство и товарищество.
     Вот все, что касается моего ретроспективного взгляда на Кембридж. Во время
своего первого приезда, проведя несколько дней за изучением новой страны, я
почувствовал полное и безнадежное одиночество. Семестр ещё не начался, и у меня не
было возможности завести новые знакомства. Я бродил вокруг колледжей, по их паркам
и лужайкам, и красота зданий и деревьев значительно притупляла мою ностальгию. Тем
временем я встретил двух студентов старшекурсников: индуса, жившего в одном доме
со мной, и молодого англичанина, жившего через два дома. Оба учились в колледже
Святой Катарины и пригласили меня принять участие во встречах дискуссионного клуба
их колледжа.
     В подробностях я не помню, что говорилось и происходило в клубе Святой
Катарины. Помню, что меня попросили прочесть статью в газете и сказать несколько
слов по её поводу. Я это сделал и смутно припоминаю, что ужасно смущался и
конфузился. Безусловно, первые несколько недель в Кембридже ушли на изучение
английских взглядов, и на избавление от самых непростительных моих неловкостей.
Знаю, что мой юношеский национализм неоднократно вовлекал меня в детские ссоры.
     Тем не менее, я чувствовал, что это был критический период в моем становлении и
что я многим обязан как учителям, так и моим друзьям аспирантам тех дней. Я
обнаружил у них восприимчивость и терпимость к идеям, которые не были характерны
для Гарварда, и заметное полемическое искусство заставить оппонента высказать эти
идеи.
     Хотя я очень хорошо проводил время с несколькими молодыми аспирантами в их
клубах, компаниях, на пирушках и за чаем у них на квартире, особенно сердечно и
участливо относилась ко мне группа людей, более старших по возрасту, находившихся
на полпути от студентов к преподавателям. Одним из них был Ф.К. Бартлетт, сейчас сэр
Фредерик Бартлетт, профессор психологии Кембриджского университета. У меня
создалось впечатление, будто бы он перевелся из какого-то современного английского
университета, и что в то время его надежды на карьеру не были особенно блестящими.
Его непоколебимое спокойствие и нежелание отступать под напором любых аргументов
оказали благотворное действие на мою импульсивность. Его критика всегда была
справедливой и высказывалась, невзирая на дружеские отношения. Я рад, что связь
между нами прошла сквозь многие десятилетия, и что её характер существенно не
изменился.
     Бернард Мусио был другим старшим товарищем, который был ко мне очень добр и
помог мне повзрослеть. Он родился в Австралии, где получил свою первую ученую
степень. Живость и быстрота реакций сделали его важной фигурой в Клубе научной
этики, более известном как Клуб морали естественников, и мы неоднократно
объединяли свои усилия, ведя полемическое наступление на тех, кто был с нами не
согласен.
     К.К. Огден и И.А. Ричардс были двумя моими первыми приятелями, весьма
отличными друг от друга. Огден, умудрившийся растянуть свой период обучения на
неслыханное число лет, жил в то время над входом в Перри Кюри, где его комнаты были