Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 98 стр.

переменного. По содержанию курс покрывал многое из того, что я уже прошел с
Хатчинсоном в Корнелле, но акцент делался на строгую последовательность, благодаря
чему у меня исчезли все сомнения, препятствовавшие пониманию более ранних курсов.
За все годы, что я слушал лекции по математике, я не встречал никого, кто мог бы
сравниться с Харди по ясности изложения, увлекательности и силе интеллекта. Если мне
нужно будет назвать человека, которого я считаю своим учителем в области
математики, то я назову Харди.
      Именно во время прохождения этого курса я написал свою первую
математическую работу, которая была опубликована. Оглядываясь на эту статью, я не
считаю её особенно хорошей. Она была посвящена перегруппировке положительных
целых чисел в стройные серии больших порядковых чисел. Однако это была моя первая
опубликованная статья, а это является огромным стимулом для начинающего молодого
ученого. Она появилась в «Математическом вестнике» («Messenger of Mathematics»),
выходившем в Кембридже, и я имел удовольствие проследить её путь до выхода в свет.
      Я прослушал два курса у Бертрана Рассела. Один курс был чрезвычайно
элегантным изложением его взглядов на информацию, получаемую посредством
органов чувств, а другой – лекционным курсом по «Принципам математики». В первом
курсе я не мог согласиться с его взглядами на чувственные данные только лишь как на
сырье для эксперимента. Я всегда рассматривал чувственные данные как конструкции,
отрицательные конструкции, с направлением прямо противоположным платоновским
идеям, но, тем не менее, как такие, которые представляют собой нечто большее, чем
необработанное сырье для эксперимента. За исключением несогласия по данному
пункту курс показался мне новым, обладающим огромной стимулирующей силой. В
частности, я познакомился с теорией относительности Эйнштейна, и с новым
пониманием роли наблюдателя, что уже революционизировало физику идеями
Эйнштейна и окончательно революционизировало идеями Гейзенберга, Бора и
Шредингера.
      Лекционный курс Рассела посещали всего трое, поэтому мы продвигались очень
быстро. Впервые я полностью осознал логическую теорию типов и глубокие
философские соображения, заложенные в ней. Со стыдом я осознал недостатки
собственной докторской диссертации. Тем не менее, в связи с этим курсом я выполнил
небольшую работу, которую позднее опубликовал. Хотя она не получила особого
одобрения у Рассела и не вызвала в то время большого интереса, эта работа,
посвященная сведению теории отношений к теории типов, заняла скромное, но прочное
место в математической логике. Она была опубликована вскоре после того, как мне
исполнилось 19 лет в «Записках Кембриджского философского общества» («Proceedings
of the Cambridge Philosophical Society»). Именно эта работа является подлинным началом
моего математического мышления и математических работ.
      Даже сейчас мне нелегко писать о своих отношениях с Бертраном Расселом и о
работе проделанной под его руководством. Моё новоанглийское пуританство
столкнулось с его философской защитой свободомыслия. Существует много общего
между вольнодумцем, имеющим философскую потребность улыбаться и быть
вежливым, в то время как распутник ухаживает за его женой, и тем спартанским
мальчиком, который спрятал под плащом украденную лисицу и был вынужден не
подавать виду, когда лисица кусала его. Это не внушает мне любви к вольнодумцу-
философу. Старомодному повесе, по крайней мере, море по колено, но пуританин
действует, соображаясь с кодексом ограничений во избежание неприятностей. Повеса-
философ также несвободен, как и пуританин, но ему приходится плыть по узкому
каналу, в котором мало света и мало бакенов. Я очень свободно высказался по этому
вопросу, и совершенно уверен, что Рассел слышал высказывания, которые я делал
темной ночью другу, когда мы встретились на улице и возвращались к нему домой. Хотя