Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 97 стр.

украшены фотографиями практически всех значительных в интеллектуальной жизни
Англии людей. Одной из многочисленных граней его жизни была журналистская
деятельность. Он выпросил у меня разрешение написать статью обо мне, которую
опубликовал в «Кембридж Магазин» и содержание которой я окончательно стерлось из
моей памяти за долгие годы. Ричардс и Огден были близкими друзьями и, мне кажется,
что уже во время моего пребывания в Кембридже началась их совместная работа,
приведшая позднее к опубликованию «Значение значения» («Meaning of Meaning»). Во
всяком случае, уже тогда был заметен их интерес к семантике.
     Среди прочего, меня сильно поразила в Кембридже замкнутая атмосфера, в
которой жил студент английского университета. Он пришел из школы, приспособленной
к нуждам подростков, которая заложила наиболее существенные черты его образования
в университете. Обучение в университете имело много сходного с обучением в школе. И
если он делал успехи, карьера была открыта перед ним всю жизнь, сопровождаемая
практически теми же благоприятными обстоятельствами, что и в годы обучения.
     Английские университеты, хотя и не являлись больше религиозными безбрачными
заведениями, каковыми они были в более ранний период Х1Х века, все же сохраняли
многие монашеские черты. Поэтому молодой человек, занявшийся математикой,
привносил в математическую работу в значительной степени юношеские игровые
отношения, усвоенные им на крикетном поле. Хотя в этом было много хорошего, и вело
к преданности науке, которую трудно увидеть в нашей суетной жизни, но это не
способствовало выработке совершенно зрелого отношения к собственной работе.
     Если Г.Х. Харди, что читатель может легко обнаружить в его книге «Оправдание
математики», ценит теорию чисел как раз за то, что она практически неприменима,
значит, он частично уходит от морального долга математиков. Требуется незаурядное
мужество для того, чтобы отказаться от материальных благ ради интеллектуального
аскетизма просто математика, который не будет участвовать в военной и коммерческой
оценке математической науке, существующей в мире. Тем не менее, такой подход был
бы нереальным у того поколения, при котором математика сделалась
сильнодействующим средством для перемен в науке и окружающем нас мире, а не
слабым лекарством, потребляемом слабыми мечтателями.
     Когда я вновь приехал в Кембридж, будучи зрелым математическом после многих
лет работы с моторами, Харди заявил, что моя инженерная фразеология является
надувательством, и что я пытался снискать расположение своих друзей-техников из
Массачусетсского технологического института. Он полагал, что я в действительности
чистый математик, только замаскированный, и что другие аспекты моей работы
несерьезны. Однако это был не тот случай.
     Те же самые идеи, которые фигурируют в преданном забвению изобретении
мудрецов, известном как теория чисел, являются потенциальным инструментом при
изучении телеграфа, телефона и радио. Независимо от невинности своих помыслов
продуктивному математику суждено, вероятно, сыграть значительную роль в
преобразовании общества. Он, таким образом, реально опасен как потенциальный
оружейник будущей научной войны. Эта мысль может быть ему ненавистна, но он не
выполнит до конца свой долг, если не будет считаться с подобными обстоятельствами.
     Планируя курс моих занятий, Рассел высказал мне вполне разумную мысль, что
человек, собирающийся специализироваться в математической логике и математической
философии, должен кое-что знать и о математике как таковой. Соответственно, в разное
время я посещал ряд математических курсов, включая курс Бейкера, Харди, Литлвуда и
Мерсера. Курс Бейкера я вскоре бросил, поскольку был плохо к нему подготовлен.
Однако курс Харди явился для меня откровением. От начальных принципов
математической логики через теорию множеств, теорию интеграла Лебега, общую
теории функций действительного переменного, он перешел к теореме Коши и к
созданию приемлемой логической основы для теории функций комплексного