Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 95 стр.

     В то время американскому мальчику, получившему нормальное воспитание, было
невозможно быть полностью свободным от англофобии. Войны между двумя странами,
включая скрытое враждебное отношение во время Гражданской войны, сочетались с
тоном английских репортажей, не упускающих возможности погладить янки против
шерсти. Усилия пылких американских англофилов еще вернее влияли на то, чтобы
американский мальчик мысленно размахивал национальным флагом и издавал
воинственный клёкот.
     Однако позже, когда я вернулся из Англии, то обнаружил, что между мной и
Англией установилась тесная постоянная связь. И я особенно сильно ощутил свою
привязанность к Кембриджу. Я понял, что англичане в корне отличались от англофилов
в том, что, если кто-либо проникал за защитную броню, которой они отгораживались от
американцев и других иностранцев, то охотно признавали тот факт, что в некоторых
аспектах бог, определенно, забыл про Англию, и что в мире происходит что-то
неладное. Я обнаружил, что англичане с таким же недоверием относились к
предлагаемой англофилами панацее от всех бед, в виде введения в Америке учреждений
английского образца, перевезенных под номерами в соломе, словно замки эпохи
Тюдоров. Короче, я узнал, что Англия англофилов является миражем, не существующим
ни по одну сторону океана, а существующим лишь в воображении «избранных».
     Я обнаружил, что устои, среди которых я жил и которые были наиболее
типичными в английской жизни, во многих случаях представляли собой специфические
американские устои, знакомые мне с детства. Сельская жизнь Айера и Гарварда, хотя и
была жизнью без сквайра и приходского священника, представляла собой жизнь с
глубокими английскими корнями. Мои друзья-фермеры из Нью-Хемпшира, возможно,
прокляли бы своих коллег из района Озер вместе с их потомством и были бы приняты с
такими же проклятиями. Но вопреки враждебной обоюдной сдержанности и различий в
диалектах, взгляды на жизнь были бы очень похожими у той и другой стороны.
Потребовалось бы всего несколько недель общения, чтобы выяснить, что в их взглядах и
мыслях не было большой разницы.
     Англия, которую я увидел впервые, была страной, которая не прошла ещё через
испытания двух мировых войн, которая жила в состоянии мира с наполеоновских
времен, если не считать колониальные войны и крупные конфликты в Крыму и Южной
Африке. Англия того времени являлась раем для богачей и чуть ли не адом для
бедняков. Тогда в ней рабочему человеку стать ученым было труднее, чем теперь
мексиканскому пеону. Подобное расслоение, сочетавшееся со снобизмом, которое
представляло скорее мазохизм бедных, чем садизм со стороны богачей, это явление,
некоторые элементы которого, вероятно, ещё сохранились, также безвозвратно кануло в
лету, как былая Франция в пору Французской революции.
     Моя хозяйка первой познакомила меня с английским снобизмом и раболепием,
которые тогда были широко распространены, но которые не столь обычны. Эта
неряшливая, подленькая, щупленькая женщина не одобряла нашего соседа, жившего
через два дома. Она сказала: «О, он всего лишь сын торговца», - хотя статус торговца
был значительно выше всего того, на что она сама могла претендовать.
     В 1913 году студентами университета были молодые отпрыски аристократии или,
по крайней мере, состоятельной буржуазии. Именно тогда я увидел зарождение
аспирантуры, на которую стали выдавать дотации. Мальчик из рабочего класса,
чахнувший из-за плохого питания в раннем возрасте и даже ещё в утробе матери, с
испорченными зубами, мозолистыми руками, в поношенном костюме, стал проходить
обучение в начальной и средней школе, а затем в университете при поддержке в виде
стипендий. Таких людей я знаю сейчас как молодых преподавателей, их признают из-за
способностей и характера, но в обществе они чувствуют себя не в своей тарелке. Этот
недостаток им приходилось преодолевать сознательными целенаправленными
усилиями. Многие из них поверяли мне те трудности, которые им пришлось