Материалы к курсу "Методика преподавания философии". Андрейчук Н.В. - 62 стр.

UptoLike

Составители: 

Рубрика: 

61
своего труда. Поэтому, скажем, когда поэт пытается выразить свое состоя-
ние в слове и ему не удается достичь ясности в том, что он испытал, у него
всегда есть промежуточный слой успеха, приносящий удовлетворение. То
есть непосредственная, чувственная материя стиха. И если он не добился
по каким-то причинам полного успеха в слое мысли, поскольку стихотво-
рение тоже мысль, он может найти удовлетворение в промежуточных сло-
ях. К примеру, в какой-либо уникальной аллитерации, способной искупить
неполный успех в сути дела. Но тогда прустовское рассуждение о поэтиче-
ской радости как высшей радости едва ли представляется верным, если
есть, так сказать, этот клапан, выпускающий излишний пар творческой
энергии. Когда напряжение духа, не вполне реализованное, может тем не
менее принести удовлетворение, поскольку в промежуточном слое чувст-
венной конструкции (а стих обязательно умственная конструкция) есть ус-
пех. И можно хоть чему-то обрадоваться, даже тому, что не есть радость
мысли. Следовательно, я уже отличаю тем самым радость мысли от какой-
то другой радостиэстетической.
Все это я говорю к тому, что в состоянии такого думания как раз и мо-
жет показаться, что я подумал нечто интересное, а оказывается, люди уже
думали так. Во всяком случае, я встретил как-то похожую мысль у Евгения
Баратынского. Хотя, на мой взгляд, он не совсем законно выделяет среди
художников (в отличие от живописца, скульптора и музыканта, у которых
большую роль играет чувственная материя) именно художника слова, поэта,
и его объявляет мыслителем. То есть и на Баратынского распространяется
мое возражение, которое было адресовано Прусту, поскольку у слова тоже
есть материя, а именно о ней идет речь. Его стихотворение звучит так:
Резец, орган, кисть!
Счастлив, кто влеком.
К ним чувственным, за грань их не ступая!
Есть хмель ему на празднике мирском!
Но пред тобой, как пред нагим мечом,
Мысль, острый луч, бледнеет жизнь земная!
Возможно, вас, как и меня, пронзит это выражение: «...пред тобой
(мыслью), как пред нагим мечом...»; но слова, повторяю, тоже материя.
Тогда как в случае мысли не может быть никаких прикрас, никакой чувст-
венной материи (здесь радость, здесь прыгай) и никакого промежуточного
слоя. Если тебе не удалась мысль, то не удалось ничего. Не поможет ни
аллитерация, ни редкая звонкая рифма, ни удачно и ясно, казалось бы, пе-
реданное смутное настроение, какое бывает в магии поэзии и которое
можно разыграть, даже не вполне пройдя все пути к мысли. Как в этом
стихотворении: «Мысль, острый луч, бледнеет жизнь земная», то есть
«бледнеет» красочность земной жизни, ее чувственные оттенки, обеспечи-
вающие сами по себе возможность для самоудовлетворения. В нашем же
своего труда. Поэтому, скажем, когда поэт пытается выразить свое состоя-
ние в слове и ему не удается достичь ясности в том, что он испытал, у него
всегда есть промежуточный слой успеха, приносящий удовлетворение. То
есть непосредственная, чувственная материя стиха. И если он не добился
по каким-то причинам полного успеха в слое мысли, поскольку стихотво-
рение тоже мысль, он может найти удовлетворение в промежуточных сло-
ях. К примеру, в какой-либо уникальной аллитерации, способной искупить
неполный успех в сути дела. Но тогда прустовское рассуждение о поэтиче-
ской радости как высшей радости едва ли представляется верным, если
есть, так сказать, этот клапан, выпускающий излишний пар творческой
энергии. Когда напряжение духа, не вполне реализованное, может тем не
менее принести удовлетворение, поскольку в промежуточном слое чувст-
венной конструкции (а стих обязательно умственная конструкция) есть ус-
пех. И можно хоть чему-то обрадоваться, даже тому, что не есть радость
мысли. Следовательно, я уже отличаю тем самым радость мысли от какой-
то другой радости – эстетической.
    Все это я говорю к тому, что в состоянии такого думания как раз и мо-
жет показаться, что я подумал нечто интересное, а оказывается, люди уже
думали так. Во всяком случае, я встретил как-то похожую мысль у Евгения
Баратынского. Хотя, на мой взгляд, он не совсем законно выделяет среди
художников (в отличие от живописца, скульптора и музыканта, у которых
большую роль играет чувственная материя) именно художника слова, поэта,
и его объявляет мыслителем. То есть и на Баратынского распространяется
мое возражение, которое было адресовано Прусту, поскольку у слова тоже
есть материя, а именно о ней идет речь. Его стихотворение звучит так:
                  Резец, орган, кисть!
                  Счастлив, кто влеком.
                  К ним чувственным, за грань их не ступая!
                  Есть хмель ему на празднике мирском!
                  Но пред тобой, как пред нагим мечом,
                  Мысль, острый луч, бледнеет жизнь земная!
   Возможно, вас, как и меня, пронзит это выражение: «...пред тобой
(мыслью), как пред нагим мечом...»; но слова, повторяю, тоже материя.
Тогда как в случае мысли не может быть никаких прикрас, никакой чувст-
венной материи (здесь радость, здесь прыгай) и никакого промежуточного
слоя. Если тебе не удалась мысль, то не удалось ничего. Не поможет ни
аллитерация, ни редкая звонкая рифма, ни удачно и ясно, казалось бы, пе-
реданное смутное настроение, какое бывает в магии поэзии и которое
можно разыграть, даже не вполне пройдя все пути к мысли. Как в этом
стихотворении: «Мысль, острый луч, бледнеет жизнь земная», то есть
«бледнеет» красочность земной жизни, ее чувственные оттенки, обеспечи-
вающие сами по себе возможность для самоудовлетворения. В нашем же

                                                                       61