Материалы к курсу "Методика преподавания философии". Андрейчук Н.В. - 63 стр.

UptoLike

Составители: 

Рубрика: 

62
случае, поскольку мы собираемся радоваться мысли, так же как мы раду-
емся искусству, дана непосредственно сама мысль. Ибо только в радости, в
эстетике мысли есть нечто, выделяющее ее из всего остального: «как меч
нагой» – или все, или ничего. Так что, если мы вернемся к пронзительной
ясности, то она очень похожа, видимо, на этот «нагой меч».
Могущая быть источником радости, пронзительная, сладко тоскливая
ясность при невозможности какого-либо действия, при полной неразреши-
мости наблюдаемого возможна, лишь когда ты видишь ее в обнаженном
виде, как таковую. Только вот обнажить это бывает трудно. В юности это
состояние обнаженности приходит к нам как молния, в одно мгновение и
так же быстро уходит. Не всякий научается потом всей своей жизнью и
тренированными мускулами ума расширить это мгновение ясности. Сна-
чала оно даром дается. Но расширить и превратить его в устойчивый ис-
точник светлой радости мыслидля этого нужен труд. Не всякий может
встать на путь этого труда, решиться на него, потому что иногда нам ста-
новится просто страшно от того, что там выступает в обнаженном виде
перед чем нет никаких скидок, никаких компенсаций, никаких извинений,
никакого алиби. И поэтому же так трудно все это объяснить. Я уже не го-
ворю о том, что в любой данный момент наша мысль существует в виде
своих же собственных симулякров. Simulacrum на латыни означает «при-
зрак», «привидение», то есть нечто подобное действительной вещи, яв-
ляющееся ее мертвой имитацией. Но это значение перекрещивается с ла-
тинским же словом simulator, которое подчеркивает значение игры, что ес-
тественно, ибо мертвая имитация разыгрывается живым человеком, им
оживляется. Следовательно, мы видим чаще всего только pale simulators
бледные тени вещей. В любой момент, когда вы захотите мыслить, ваша
мысль, повторяю, уже существует в виде подобия мысли. По той причине,
что в любой данный момент в языке есть все слова. Наглядно это можно
изобразить так, как если бы я на секунду встал с этого стула, посмотрел бы
в другую сторону, потом повернулся, снова захотел сесть, а там уже сижу
я, какой помыслен другими, вместо меня.
У кого из нас не было этого ощущения? Еще до того, как мы испытали
что-то и смогли это выразить, оно уже существует в виде симулякра. Когда
мы смотрим, допустим, на человека, который употребляет те же слова, что
и мы, ставит вопросы, которые отвергнуть невозможно, потому что они
составлены вполне логично, и при этом про себя думаем: ну не то все это.
А что же это не то? Почему? Да просто потому, что раз существуют слова,
то из них можно создать миллион умных вопросов, на которые не ответит
и тысяча мудрецов. Хотя одновременно посредством произвольной комби-
нации этих же слов можно получить ответ-симулякр, или тень ответа на
любой вопрос. А значит, и наше желание понять такого человека, пережи-
ваемое нами как несомненно очевидное и требующее мысленного разре-
случае, поскольку мы собираемся радоваться мысли, так же как мы раду-
емся искусству, дана непосредственно сама мысль. Ибо только в радости, в
эстетике мысли есть нечто, выделяющее ее из всего остального: «как меч
нагой» – или все, или ничего. Так что, если мы вернемся к пронзительной
ясности, то она очень похожа, видимо, на этот «нагой меч».
    Могущая быть источником радости, пронзительная, сладко тоскливая
ясность при невозможности какого-либо действия, при полной неразреши-
мости наблюдаемого возможна, лишь когда ты видишь ее в обнаженном
виде, как таковую. Только вот обнажить это бывает трудно. В юности это
состояние обнаженности приходит к нам как молния, в одно мгновение и
так же быстро уходит. Не всякий научается потом всей своей жизнью и
тренированными мускулами ума расширить это мгновение ясности. Сна-
чала оно даром дается. Но расширить и превратить его в устойчивый ис-
точник светлой радости мысли – для этого нужен труд. Не всякий может
встать на путь этого труда, решиться на него, потому что иногда нам ста-
новится просто страшно от того, что там выступает в обнаженном виде –
перед чем нет никаких скидок, никаких компенсаций, никаких извинений,
никакого алиби. И поэтому же так трудно все это объяснить. Я уже не го-
ворю о том, что в любой данный момент наша мысль существует в виде
своих же собственных симулякров. Simulacrum на латыни означает «при-
зрак», «привидение», то есть нечто подобное действительной вещи, яв-
ляющееся ее мертвой имитацией. Но это значение перекрещивается с ла-
тинским же словом simulator, которое подчеркивает значение игры, что ес-
тественно, ибо мертвая имитация разыгрывается живым человеком, им
оживляется. Следовательно, мы видим чаще всего только pale simulators –
бледные тени вещей. В любой момент, когда вы захотите мыслить, ваша
мысль, повторяю, уже существует в виде подобия мысли. По той причине,
что в любой данный момент в языке есть все слова. Наглядно это можно
изобразить так, как если бы я на секунду встал с этого стула, посмотрел бы
в другую сторону, потом повернулся, снова захотел сесть, а там уже сижу
я, какой помыслен другими, вместо меня.
    У кого из нас не было этого ощущения? Еще до того, как мы испытали
что-то и смогли это выразить, оно уже существует в виде симулякра. Когда
мы смотрим, допустим, на человека, который употребляет те же слова, что
и мы, ставит вопросы, которые отвергнуть невозможно, потому что они
составлены вполне логично, и при этом про себя думаем: ну не то все это.
А что же это не то? Почему? Да просто потому, что раз существуют слова,
то из них можно создать миллион умных вопросов, на которые не ответит
и тысяча мудрецов. Хотя одновременно посредством произвольной комби-
нации этих же слов можно получить ответ-симулякр, или тень ответа на
любой вопрос. А значит, и наше желание понять такого человека, пережи-
ваемое нами как несомненно очевидное и требующее мысленного разре-

62