Научная картина мира: от классической ?к современной. Каменев С.В. - 20 стр.

отлившись в специфическую форму научной рациональности. Эта форма,
прежде всего, характеризовалась неудержимым гносеологическим оптимизмом,
базирующемся на вере во всемогущество разума и подразумевающем, что на
тернистом пути познания разум не встречает принципиально непреодолимых
препятствий.
    Аристотелевская модель сознания, как зеркала, отображающего внешний
мир, оставалась актуальной и для ученых Нового времени. Однако
деликатность эмпириков, утверждающих вслед за Ф.Бэконом, что человек не
более чем «слуга и истолкователь природы»1, оказалась очень скоро
преодоленной Декартом, Лейбницем и другими представителями философского
рационализма.
    Многовековой опыт умозрительных штудий схоластов и впечатляющие
успехи бурно развивающейся в 17-ом веке математики придали смелости
разуму, основывающемуся на абстрактном теоретизировании. Замысловатые
пассажи спекулятивных построений уже не нуждались, да и в силу своей
сложности не могли быть соотнесены с порождающей их реальностью. В своем
развитии самообосновывающаяся рациональность базировалась на убеждении в
том, что правильно организованное человеческое разумение не может привести
к ошибке. Научный разум, вырабатывающий собственные критерии
самоудостоверения, молчаливо предполагал, что правила интеллектуального
конструирования аналогичны правилам устройства реальности, а принципы
логических умозаключений естественным образом совпадают с принципами
функционирования мироздания. В конечном итоге эти представления отлились
в идею тождества бытия и мышления, которая на уровне мировоззренческой
презумпции      предопределила     особенности     классической    научной
рациональности.
    Наконец, третьей отличительной чертой рационализма Нового времени
стало все более явно проявляющееся доминирование теоретического разума.
Родившись из интереса к «непреодолимых и упрямым фактам», наука, в лице
своих наиболее талантливых представителей, очень скоро осознала, что
фактический материал обретает смысловую содержательность только в сети
теоретических интерпретаций. Поэтому, вопреки знаменитому ньютоновскому:
«Гипотез я не измышляю!», ученый мог рассчитывать на получение сколько-
нибудь значимого результата опытно-экспериментального исследования только
при наличии осмысленной теоретической установки.
    На ранних стадиях становления науки концептуализация фактов
становилась необычайно рискованным предприятием, но от этого не менее
необходимым. Обобщение и систематизация имеющихся данных позволяла
вырабатывать приемлемые объяснительные схемы, которые затем
использовались для интерпретации новых результатов. Здесь нередко
возникали печально-комичные ситуации. Так, не сомневавшийся в истинности


1
 В своих отношениях с Природой, по мнению Ф. Бэкона, человек «столько совершает и понимает, сколько
постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого не знает и не может».

                                                                                                20