Научная картина мира: от классической ?к современной. Каменев С.В. - 21 стр.

господствующей в то время теории флогистона2 Р. Бойль, объяснял факт
увеличения веса металлических опилок после нагрева и «сгорания» тем, что вес
флогистона… отрицательный. А британские естествоиспытатели – верные
сторонники учения Ньютона о корпускулярной теории света – решительно
игнорировали, казалось бы, очевидные экспериментальные доводы своего
соотечественника Т. Юнга, свидетельствующие о волновой природе
оптических явлений. Не менее затейливое и прихотливое прошлое имеют
теории теплорода, электричества, мирового эфира…
    Вся история классического естествознания свидетельствует о том, что в
сознании научного сообщества общепринятые концептуальные модели
неизменно были авторитетнее самых убедительных экспериментальных
выводов и обобщений, и никакие эмпирические аргументы сами по себе не
могли поколебать господствующие теоретические установки исследователей.
Серьезные прорывы, открытия в науке, как правило, оказывались следствием
сомнений именно в области теории. Пока объяснительная схема не вызывала
возражений, она служила надежным вместилищем любых фактов, нередко
превращаясь для них в своего рода прокрустово ложе. Возможно, отчетливое
осознание этого обстоятельства на исходе 18-го столетия подвигло немецкого
философа И. Канта к весьма радикальному выводу о том, что именно
человеческая рассудительность выступает подлинным законодателем природы:
«Рассудок не черпает свои законы из природы, а предписывает их ей».
    Внося факел научного разумения в храм Природы, ученый Нового времени
надеялся получить ясное и отчетливое представление о ее устройстве и
функционировании. Он не сомневался в том, что само по себе мироздание
организовано разумно, а значит и логично. В основе этого убеждения, как уже
отмечалось, лежала христианская идея предначальной гармонии. Если Бог
сотворил мир «мерой, числом и весом», то человеку можно и должно
воплощенный замысел Творца раскрыть усилием правильно выстроенного
познания. Туманность и расплывчивость толкования тех или иных явлений
реальности обусловливается не мистической таинственностью их природы, а
лишь несовершенством познавательных техник. Становящаяся рациональность
новоевропейской науки нуждалась, таким образом, в надежном средстве
самоудостоверения.
    Прорвать пелену непосредственной данности, из явлений «вышелушить»
сущности, уловить в какофонии оглушающего разнообразия случайностей
мелодию закономерного свершения событий была призвана математика, о
которой в начале 20-го века А. Уайтхед писал: «Призвание математики –
божественное безумие человеческого духа, бегство от раздражающей
назойливости случайных событий». Реальное явление могло стать фактом
научного анализа только будучи помещенным в контекст универсального
алгоритма. Ученый муж чувствовал себя уверенно и спокойно в той мере, в

2
  Вплоть до создания Лавуазье кислородной теории горения во второй половине 18-го века, естествоиспытатели
связывали процессы горения (равно как и ржавления металлов) с высвобождением особой «материи горения» –
флогистона, содержащейся в телах в различных пропорциях.

   В толковании Канта теоретическое научное познание осуществляется в сфере рассудочной деятельности.

                                                                                                       21